 Советы родителям и детям – как выжить в окружающем мире и победить его…
Я не люблю Москву. Впрочем, похоже, она отвечает мне тем же. Во всяком случае, я не помню ни единого раза,
когда бы меня встречала или провожала в Москве хорошая погода. Этот раз – октябрьский день 2007 года – исключением
не стал. Дул ветер и шёл дождь – противный, совершенно осенний, классический. Я стоял на перроне одной из
подмосковных станций, Баковки, и ждал опаздывающую электричку.
Возле меня, сидя на корточках, прислонился к столбу мальчишка лет 13-14. С сигаретой в правой и почти пустой
бутылкой пива – в левой руке. Тоже настолько классический, что я задержал на нём взгляд. Ему на меня было глубоко
плевать. Он меня просто не замечал. Он пил, курил (и то и другое – неохотно) и смотрел куда-то сквозь станционное
здание напротив. Смотрел остановившимися серыми глазами в пушистых ресницах. Обычный. Таких – тысячи. На
стареньком (очевидно, любимом!) рюкзачке у него было написано синей пастой: *uki v*e
Я не сразу разобрал, что это такое. Потом – разобрал. Мне стало не по себе. Он никого не стремился эпатировать
этими словами или своим поведением. Он просто сидел на дождливом перроне. Курил. Пил пиво. И на его школьном
рюкзачке было равнодушно констатировано отношение не к чему-то конкретному – к миру вообще.
Суки все. В четырнадцать лет.
Когда-то в жутковатой легенде Гаммельнский Крысолов увёл из обманувшего его города и погубил всех детей.
Так были наказаны горожане за нарушенное слово. Но мы, похоже, давно не считаем потерю детей наказанием. Мы
орём, бежим в милицию и бьём себя в грудь со слюной изо рта, когда у нас крадут машину, огурцы из огорода, кошелёк
в автобусе. Мы считаем, что защищаем самое-самое-самое главное – кровью и потом заработанную великую частную
собственность.
А ведь мы тоже нарушили своё слово. Мы клялись в верности и честности, в совести и памяти. Столько раз клялись,
что забыли свои клятвы... И они уходят. Уходят. Уходят. Посвистывает насмешливо дудочка Крысолова. Суки все...
...Весной 1988 года я ещё не читал этих строк, хотя они уже были написаны. Не помню, что я читал. Что-то читал
наверняка – я глотал книги, как леденцы. Подкатывали переводные экзамены, но я к ним не готовился, по привычке
считая, что «пронесёт и так» (и ведь проносило!).
О чём я мечтал? Чего хотел? Тоже не помню. Может быть, потому что мечты были органичной частью моей жизни,
я не отделял их от реальности. Кем я хотел стать? Конечно же, военным. Военными мечтали стать многие. Не скажу
о других, но я не собирался «делать карьеру», я вообще не знал такого слова. Я собирался служить Отечеству, Родине,
которую любил нежно и преданно, неосознанной любовью, не нуждавшейся в словах и объяснениях. Честное слово, я
не смог бы объяснить, что такое «любовь к Родине», спроси меня кто-то об этом. Я просто любил её и не мог представить
чего-то иного.
В пионерах я был совершенно индифферентен к целям и задачам этой организации – и, хотя и не прятал галстук
в карман за пределами школы, но и не видел в нём ничего «символического». Комсомольцем становиться отказался,
потому что к тому времени уже открыто сочувствовал «белым» и не раз говорил об этом на уроках истории. Но все
эти перипетии не имели никакого отношения к Родине.
Родина была всегда. Родины не могло не быть...
В ту майскую ночь я сидел перед телевизором в спящем доме и смотрел «Взгляд». Мне нравилась эта передача,
потому что там то и дело крутили записи групп, которые я любил (и люблю сейчас) – «Наутилус», «Бригада С»,
«ДДТ», «Кино». Но эта передача была совсем иной. Я смотрел на экран и не мог поверить своим ушам.
На экране по тараканьи шевелил усами и победно блестел глазками Влад Листьев. Гневно и иронично тряс
щёчками Тёма Боровик. Второй рассказывал восторженно о днях, проведённых в американской армии. Первый
выбрасывал на стол детские книжки – те, на которых воспитывался я. Кривился, шумел о «тоталитаризме»,
«милитаризме», призывал «спасти детские души» клеймил позором «захватническую войну в Афгане», плакался над
«искалеченными судьбами», иронизировал по поводу «армейских порядочков»...
Этот шабаш продолжался два часа. И миллионы моих ровесников по всему СССР сидели перед телевизорами,
ожидая вкраплённых в этот словесный понос модных песен – и невольно впитывая отраву, изливавшуюся с экрана.
И тогда в мою душу впервые закралось страшное подозрение...
С тех пор я часто думаю: почему пятнадцатилетний мальчик сумел увидеть то, чего не увидели и не поняли
миллионы взрослых? Какими такими клеточками, нервами, чувствами ощутил он опасность происходящего? Почему
он – глупый неопытный щенок! – понимал: нельзя хаять свою страну и свою историю – а взрослые не понимали?
Или... или всё понимали и делали это нарочно?
Не спешите меня упрекать в неуважении к мёртвым (а оба автора той передачи мертвы). Не спешите говорить,
что «о мёртвых или хорошо – или никак». Сами эти люди не очень-то задумывались об уважении к мёртвым, на чьи
могилы они гадили. Гадили, ведая, что творят! На истоптанном, изгаженном, заплёванном месте никогда не вырастет
ни веры, ни чести, ни любви к Родине...
| 
